— Настоящие слитки?
— Настоящие со свинцовым ядром.
— А если не достану?
— Ах ты, негодница. Несчастная лгунья, из-за тебя я опять связался с этими господами. Да не скреби так сильно!
Шанталь терла его еще сильнее.
— Ох, как я рада, что они не убили тебя, дорогой! — Она радостно засмеялась и стала его щекотать.
— Перестань, или я тебя шлепну!
— Это тебе не удастся.
— Ну, погоди! — Томас схватил ее, и она упала в ванну. Шанталь смеялась, кричала, выплевывая воду, и, на конец, затихла в его объятиях. Внезапно в голове Томаса всплыл образ Лазаря Алькобы, Вальтера Линдера и его жены, подумалось о пассажирах и матросах с затонувшего корабля, о солдатах в окопах, о всех бедных людях. Как тяжела их жизнь и как страшен их конец. Как мало счастья на этом свете.
В среду 4 декабря 1940 года в отдельном кабинете ресторана «Бристоль» встретились три господина за вегетарианским обедом. Обед организовал инициатор этой встречи, который, учитывая тонкий вкус и знание вегетарианской кухни одним из приглашенных, лично составил меню и контролировал приготовление блюд. Имена обедающих: Жак Берго, Пауль де Лессе и Пьер Хунебелле — замкнутый, худощавый господин 37 лет с острыми чертами лица. Не удивительно, что он был похож на Томаса Ливена, так как это был он, но звали его сейчас не Леблан, а Хунебелле. На это имя он имел фальшивый паспорт, изготовленный французской разведкой. То была их первая встреча, поэтому де Лессе и особенно Берго приглядывались к Томасу с нескрываемым интересом. Томас пригласил господ, чтобы поговорить с ними по интересующему всех вопросу.
— Может быть, мы и побеседуем за обедом, — предложил он тогда.
— С радостью, месье Хунебелле, но ни под каким видом не будем есть мясо, — согласился Берго.
— Вы вегетарианец?
— Стопроцентный, и не курю, и не пью.
«…И с женщинами, кажется, ты не имеешь дела, — подумал Томас, — только гестапо существует для тебя».
За закуской «сельдерей по-женевски» господа разговорились.
— Восхитительно, — сказал Берго, — восхитительно, кусочки просто тают на языке.
— Так и должно быть, — ответил Томас. — Надо брать хорошие, но не очень большие корни.
— Не очень большие, — повторил Берго, — запишите, пожалуйста, мне рецепт приготовления.
Берго носил на своих пальцах четыре кольца с крупными цветными камнями, от него очень сильно пахло парфюмерией. «Он для меня ясен, — подумал Томас, — надо больше внимания обратить на Лессе».
— Чем же мы можем вам помочь, месье Хунебелле? — как раз в этот момент заговорил де Лессе.
— Марсель — маленький город. Говорят, что вы приехали из Парижа заключить определенные сделки.
Вошел официант, и Томас замолчал. Взглянув на поднос, Берго с упреком произнес:
— Я просил не подавать мясо! Лессе не дал ему продолжить.
— Что за сделки? — обратился он к Томасу.
— Ну, говорят… валюта, золото.
Де Лессе и Берго посмотрели друг на друга. В комнате наступила тишина. Ее прервал де Лессе — позднее в 1947 году он был французским правительством обвинен в пособничестве нацистам и наказан.
— Так говорят?
— Да! Попробуйте соевый соус, месье Берго.
— Мой друг, — ответил Берго, глядя с признательностью в глаза Томаса. — Я потрясен — то, что принял за мясо, совсем не мясо. Что же это?
Его опять перебил Лессе.
— Месье Хунебелле, вы говорили о валюте и золоте, а если мы действительно этим интересуемся?
Обращаясь к Берго, Томас сказал:
— Это грибы, деликатес. Я могу продать вам золото, Лессе.
— Оно есть у вас?
— Конечно.
— Откуда?
— Это вас, пожалуй, не должно интересовать, — высокомерно ответил Томас.
— Вы неправильно меня поняли, я только хотел узнать, чье поручение вы выполняете, сколько золота вы можете продать? — Лессе смотрел на Томаса акульими глазами.
— Все зависит от того, сколько вы хотите купить…
— Я думаю, вы вряд ли сможете столько предложить, — засомневался Лессе.
Внезапно послышался осевший вдруг голос Берго:
— Мы купим на 200 миллионов.
«Черт побери! Закручивается огромное дело», — подумал наш герой.
«Действительно, закручивается огромное дело», — подумал официант, подслушивающий из соседней комнаты разговор господ в кабинете. Цокая языком, он спустился в гостиничный бар, который в это время был почти пуст. Застойкой сидел большой коренастый человек с волосами, жесткими как щетка, и пил перно. «Бастиан», — окликнул его официант. Человек, обладавший маленькими слоновьими глазками и громадными руками грузчика, посмотрел на него. «О чем они болтают?» — спросил он у старика. Официант все рассказал. Великан, которого звали Бастиан Фабре, свистнул: «Двести миллионов! Всемогущий Бог!» Он сунул официанту в руки деньги и приказал: «Слушай дальше. Запомни каждое слово. Я зайду позже». «Хорошо, Бастиан», — заверил его официант. Бастиан был одет в кожаную куртку, серые брюки, на его голове была каскетка. Покинув бар, он сел на старый велосипед и поехал по направлению к старой гавани. На улице Бельгии находились самые знаменитые в городе кафе «Зинтра» и «Циклоп». В них заключались спекулятивные сделки всех видов. «Зинтра» была более современной и имела лучшую клиентуру: богатые греческие торговцы, турки, голландцы и египтяне. Бастиан направился в старомодный «Циклоп». Стены кафе были облицованы деревом, громадные зеркала матово и скромно отражали серый свет улицы. Здесь собирались, как правило, только французы. В эти обеденные часы большинство пили «пастис», сладкий аперитив, который в 1939 году стоил всего 2 франка, а теперь 10 — причина постоянных огорчений завсегдатаев. Виноторговцы, контрабандисты, эмигранты, спекулянты, фальсификаторы — все сидели в кафе. Бастиан знал многих из них. Он приветствовал их, они приветствовали его. В конце зала была дверь, на ручке которой висела табличка «занято». Великан постучал в дверь. Дверь открылась, и Бастиан вошел в помещение. В нем горели свечи, окон не было. За длинным столом сидели 15 мужчин и одна женщина. Мужчины выглядели неопрятно, часть с запущенными бородами, часть с перебитыми носами и со шрамами. Женщина сидела во главе стола. На ее сине-черных волосах была шляпка красного цвета, одета она была в брючный замшевый костюм. Нетрудно было догадаться, что Шанталь здесь была госпожой, абсолютной властительницей этой банды преступников, волчицей, королевой, не знающей пощады.